Чжан Имоу, 64-х летний китайский режиссер — без преувеличений классик современного кинематографа. Его фильмы в одном ряду с творчеством таких выдающихся визионеров как Ридли Скотт или Тим Бёртон. Это мейнстрим с невероятным чувством цвета и диктатом изобразительного перфекционизма. Но если для западных мастеров цвет лишь инструмент эстетической подачи сюжета, порой даже рекламно-комиксоидная обертка на подарке зрителю, то для Чжана Имоу цвет глубоко символичен.
Текст: Владимир Красноголовый
Восточная созерцательность и эмоциональное восприятие мира, при огромном количестве местных проблем все-таки не были выхолощены монохромной христианской моралью. Когда возрожденная Европа только открывала волшебство полутонов и оттенков, Китай имел 2000-летнюю историю визуального восприятия, тонкие традиции и вереницы символов за каждым художественным образом. Определенный цвет там может радовать, а может нести горе, историческая гордость или позор могут быть изображены мазком той или иной краски.
Вторая половина XX-го века и рубеж тысячелетия один из самых противоречивых периодов китайской истории и время не простой судьбы Чжана Имоу и его поколения, цвета этой эпохи и опыт эпох предыдущих — творческое проклятие режиссера. Сюжеты у Имоу понятны и трагичны, а способ передачи предельно насыщен и ярок: “Печальные истории случаются в мире бушующих красок…”, — признается мэтр, а мы попробуем выделить основные цвета его жизни и его проектов.
Красный
紅 (хун) — символизирует юг с буйством жизни во всех ее проявлениях, соответствует солнцу и стихии огня. Традиционный цвет на китайской свадьбе.
Первый фильм Чжана Имоу, вышедший в международный прокат, его режиссерский дебют, “Красный Гаолян” удостоился главного приза Берлинского кинофестиваля в 1988 году. В красных полях сорго (гаоляна) разворачивается история странной любви и по-восточному бескомпромиссная и жестокая бойня. Современные режиссеры называют агрессию красного в этом фильме фейком. Но красные атрибуты свадьбы, смятение чувств, потеря невинности и измена героини в волнующихся на ветру красных злаковых кустах, кровавая расправа японских солдат над пленными и безжалостный финал в неестественной, перенасыщенной среде устаревшей технологии Technicolor вызвали шок и восхищение у искушенного европейского жюри. К тому же это был один из первых продуктов китайского кинематографа, изнутри прорвавший культурную изоляцию страны.
Но, возможно также, что навязчивость и символизм цвета в “Красном гаоляне” были криком и болью режиссера, испытавшего на себе все ужасы “культурной революции”. За то, что родственники Чжана Имоу поддерживали партию Гоминьдан, он был исключен из школы и отправлен на перевоспитание в сельскохозяйственную коммуну. В восемнадцатилетнем возрасте, тяжко работая на текстильном предприятии, он пять месяцев сдавал кровь, чтобы накопить денег на первую фотокамеру. Собственной кровью и пóтом Чжан Имоу вырывался из красного коммунистического ада эпохи Мао.
“Красный гаолян” надрывное и необычное кино, после него Имоу становится китайским фестивальным режиссером “на экспорт”, как Тарковский в свое время в СССР. В начале 90-х он желанный гость в Европе — привозит туда уже более сдержанные работы, но и более утонченные в визуальном плане. “Зажги красный фонарь” эксплуатация проклятого цвета немного в другом ракурсе — это трагическая камерная история борьбы четырех жен за внимание мужа. Красный фонарь в покоях одной из них это статус и смысл существования в герметичных социальных условиях китайского общества начала XX века.
Именно женщины чаще всего в центре историй Чжана Имоу — их порочность и непостоянство, как, собственно, и огромная жизненная энергия, их судьбы и характер — проходят красной линией по фильмам и жизни режиссера. Чжан Имоу зажег две самые известные китайские суперзвёзды современного мирового кино — Гун Ли и Чжан Цзыи. Впрочем, по признанию мастера эти актрисы, осветив его жизнь подобно солнцу, выпили и немало его режиссерской крови. Он проклинает и обожает красный цвет и женщин.
Белый
白 (бай) — олицетворяет запад, место, где царят хаос и гибель всего живого. Противоречивый символ, может означать как обман/вероломство, так и истину/чистоту. Традиционный цвет на похоронах в Китае.
Завязка картины Чжана Имоу “Цветы войны” 2011 года происходит на разрушенном элеваторе в эпицентре Нанкинской резни. Мукá толстым слоем покрывает чумазые лица героев и каски японских солдат. Для европейского зрителя это слишком гротескно: Вторая мировая в коллективном сознании еще не вытеснена в область легенд, ее память и боль реальны — эстетизм насилия и вызывающие метафоры внутренне отторгаются не менее чем при просмотре провальной михалковской “Цитадели”. Но восточная аудитория, видимо, более восприимчива к символам — в мучной белизне они чувствуют неотвратимость смерти, намек на обреченность героев. Не случайно также, что центральный персонаж здесь человек с запада, потерявшийся в мясорубке войны англичанин, да еще и гробовщик по профессии. Белый цвет расставляет маркеры в сознании: запад, хаос, смерть. Кристиан Бейл посреди элеватора умирает как обыватель с белой от муки бородой и, в дальнейшем, перерождается в героя. А Чжан Имоу не смакует насилие — он просто верен себе и трагичности “мира бушующих красок”.
Белая полоса в жизнь будущего режиссера так же пришла с запада.— “пинг-понговая дипломатия”, визит Никсона, потепление американо-китайских отношений на фоне разрыва связей с СССР — этапный момент для понимания сегодняшних достижений КНР, а для 1970-х это, в том числе, новые веяния, признание и изучение творческих достижений западных стран, контролируемый культурный прорыв снаружи. В 1978 году на этой волне открывается Пекинская Академия Кино, но Чжану Имоу уже 27 и он не может в силу возраста сдавать вступительные экзамены. В погоне за мечтой Имоу лично обращается в Министерство культуры КНР с просьбой сделать исключение для человека, «потерявшего 10 лет из-за Культурной революции», к просьбе приложен целый портфель фотографий, сделанных на “камеру”, добытую собственной кровью. Просьбу удовлетворяют. В 1982 году он заканчивает режиссерский факультет.
В 1990-х, отдавая должное западным традициям, Чжан Имоу обращается к социальному кино, в его работах много света и документальных съемок. Как и Кустурица для правдивости кадра и колорита он работает с не профессиональными актерами. Европа завороженно наблюдает срез общества современного провинциального Китая в бытовой трагикомедии “Цю Цзюй подаёт в суд”. Снова фестивальный успех, но шквальная критика и практически статус диссидента на Родине.
Теперь ни шагу в сторону — Имоу главный режиссер возрожденной социалистической империи, его задача поразить мир открытием и закрытием Пекинской Олимпиады. А у имперского тоталитарного патриотизма совсем другой цвет...
Желтый (Золотой)
黃 (хуан) — символизирует Центр мира – собственно Китай, Поднебесную империю. Означает стабильность, плодородие, опору, закон, успех и вечность. Традиционный цвет для обозначения власти, уважения и подчинения ей.
Изощренный философский эпик “Герой” — шедевр, визитная карточка Чжана Имоу. Его вершина и, как водится, проклятие. Безымянный воин в шаге от реализации сложнейшего плана покушения на императора Цинь Ши-хуанди. Но истина и понимание чего-то более глобального чем месть и даже чем собственная жизнь заставляют героя пожертвовать собой ради великой цели. Цель эта в двух иероглифах, что значат “всё под небесами” или “Поднебесная” — единая империя, высший смысл существования, китайская национальная суперпозиция. Иероглифы впервые в фильме начертаны на желтом песке. Конфуцианская парадигма, обретение гармонии с собственным предназначением и жертвенность составляют философскую ткань “Героя”. Визуально же фильм просто совершенен. Не посмотреть его — что наступить на горло своей тяге к прекрасному.
Император Цинь Ши-хуанди безусловно тиран и диктатор, но в исторической традиции он правитель первого централизованного китайского государства, а это высшая восточная ценность. Он построил циклопический, совершенно не нужный дворец для своей наложницы и очень нужный канал, приказал создать единый алфавит, а потом сжег в стране все книги, замордовал сотни тысяч крестьян, воздвиг множество памятников себе и помер, принимая пилюли для бессмертия. Но помнить его будут как первого императора и строителя Великой Китайской стены. Так же как Чжана Имоу, не смотря на мучительные творческие поиски, множество честных и пронзительных работ, узнают и помнят благодаря великолепному, но коньюнктурно-золотому “Герою”.
Впоследствии режиссер попробовал снять кино о порочности и разрушающей силе абсолютной власти. Об экзистенциальных метаниях, паранойе и ментальном саморазрушении сильных мира сего и, как следствие, бесчисленных и бессмысленный жертвах самых обычных людей. Колоссальная костюмная драма с характерным названием “Проклятие золотого цветка” пришлась по вкусу зрителям, вызвала сдержанные отзывы критиков, но не стала явлением подобно “Герою”, даже была воспринята как кощунство в преддверии Олимпиады 2008.
“Снять несколько фильмов было бы не так нервно...”, — сказал визионер о своем участии в подготовке Пекинской Олимпиады. Давление на режиссера, добившегося всей своей жизнью в театре и кино относительной творческой свободы — здесь было колоссальным, контроль жесточайшим, показушность зашкаливала: статисты подбирались по очень жестким критериям: рост, улыбка, определенный размер бедер и груди у девушек, семилетняя Янг Пей, исполняющая песню о мире на открытии Олимпиады показалась высшему руководству недостаточно симпатичной, под ее “фанеру” открывала рот более миленькая девочка.
Но желтый и золотой преобладали, церемония вышла визуально очень красивой и прошла безупречно! Однако вдали от этого представления другие режиссеры устроили совсем не символичную, реальную, и совершенно не красивую войну, чем отвлекли большинство зрителей от самого масштабного и самого нервного произведения Чжана Имоу.
Желтый — творческая боль китайского кино-классика. Золотой середины тут быть не может, лишь крайности. Родина, которая отправила художника на перевоспитание в колхоз, не хотела принимать в институт, критиковала за успех на западе потом вдруг сделала национальным символом. Она то давала свободу, то начинала снова жестко контролировать, страна, что осуждала его внебрачные связи и “создание звезд” в итоге оштрафовала на миллион долларов за второго ребенка в семье с законной супругой — но чтобы ни происходило в судьбе Чжана Имоу — Китай это его “центр мира”, его истина и беда, его “всё под небесами”.
Возможно в Голливуде режиссеру такого уровня было бы проще работать, менее “нервно” как, например, его соотечественнику Энгу Ли. Новое поколение китайских режиссеров снимает более реалистичное кино, мыслит шире, свободнее, а проклятые цвета Чжана Имоу считает творческим ограничением, фейком. Но им, всё же, повезло не застать Мао и творческих ограничений “культурной революции”, они не меняли собственную кровь на возможность снимать. Красный, белый и желто-золотой остались символами проклятой Поднебесной поколения Чжана Имоу. А жизнь и творчество режиссера, возможно, по-конфуциански принесены в жертву именно здесь, в Китае, в память о безымянных героях, бессмысленно и бесследно растворившихся в “буйстве красок” его трудной эпохи.
